О пере и чешуе

В один из августовских дней мы ехали с Павловичем на Сулу. Обещая показать мне «царство непуганой птицы», он всю дорогу не умолкал. Ему было что рассказать, много повидал в жизни. Его, казалось, нескончаемый монолог прервали гуси. Стая неожиданно появилась из-за придорожных осокорей и повисла над шоссе. Вереница летела по-над трассой впереди машины и совсем не высоко. Павлович от неожиданности чуть не нырнул в кювет и, чертыхнувшись, сбавил газ. Я прилип к лобовому стеклу и жадно рассматривал птиц, словно видел впервые…

– Это местные. Серые. Здесь заповедник недалеко, – пояснил Павлович. – Мы с Шуриком, бывало, подкатимся под самую его границу и… мама не горюй, успевай заряжать. Шурик с Васькой будут на месте раньше. К нашему приезду разобьют табор. Нам останется чарку поднять.

Васька – их общий друг. В селе Липовом живет его мать, Ольга Николаевна. Павлович с Шуриком, приезжая на охоту и рыбалку, всегда останавливаются у нее.

Ольге Николаевне приезд гостей всегда в радость – одна живет. Муж давно помер. Лагерь, как и говорил Павлович, был обустроен. Дымился тлеющий углями костер, стоял в готовности мангал. В берег уткнулись «Романтика» и две плоскодонки.

С возвышенности открывалась панорама плавней. И… боже мой! Всюду пространство между камышами было утыкано черными кляксами лысух. То там, то здесь из этой смоляной массы взлетали стайки чирков и крыжней, кружились над плавнями и снова опускались в мелкотравье кормовых заводей. Множество крачек, куликов и разной иной мелочи с криком мельтешили над прибрежным плесом. Тянуло ароматом медвянистых полей. Болотный лунь, паря над очеретом, зорко высматривал себе добычу. Под горизонтом колыхалось марево жаркого дня.

Не отрываясь от бинокля, я шарил по этим камышовым дебрям, обомлевший от обилия птицы, прикидывая, где бы получше соорудить скрадок на завтрашний день.

– Что, Ваньчик, – по праву старшего Павлович ко всем нам обращался уменьшительно: Вовчик, Саньчик, – удивляешься? Вишь, скоко, как навозных жуков весной, аж глаза застит!

Последние отблески зари вспыхнули над плавнями ярко и искрометно, высветив тучи «варившей кашу» мошкары. Пала роса.

Сон на природе короток и глубок. Занималась заря. Сквозь стенку палатки слышалось шуршание собирающихся за сеткой друзей. Я вышел на воздух. Дышалось легко. Свежесть утра, росистая трава и камыш, разгорающаяся полоска на срезе горизонта и пение ранних птиц рождали невыразимо радостное чувство свободы.

Мне не терпелось поскорее уйти в плавни. Казалось, что я никогда не дождусь этого всеми клятого урочного часа. Наконец, не выдержав пытки, я в шестнадцать часов погрузился в одну из плоскодонок и, пожелав всем «ни пуха ни пера», направился к заранее намеченному в бинокль кусту очерета в левом углу плавней, недалеко от плеса, ибо забираться в глубь незнакомых плавней считал нецелесообразным, поскольку в темноте мог легко заблудиться.

Но присмотренное место оказалось занятым. Туда уже с утра забрался охотник еще более нетерпеливый, чем я. И второй, и третий подходящий куст были «заселены». Надо же! Сидевшие в камышах охотники изнывали на солнце, но упорно не оставляли скрадков. Это походило на состязание на выдержку. Они здесь и закусывали. Кое-кто, употребив по случаю охотничьего праздника, откровенно спал в лодке, разморенный и утомленный полуденным солнцем, будучи совершенно уверен, что первые выстрелы его разбудят и он, встрепенувшись, тоже вплетет говор своего ружья в многоголосие открывшейся канонады.

 

Только охотники высшего класса,

Волю свою испытав до конца,

Могут в скрадках до урочного часа

Жечь ожиданьем охоты сердца.

Но кто-то не сдюжил натянутых нервов,

Лопнула в теле живая струна.

Небо взорвалось от выстрелов первых,

И покатилась… дуплетов волна.

 

Собственно, так все и происходит на открытии сезона. Не успел я умоститься в невысоком сочном камыше в излучине Сулы перед широким, поросшим мелкой травой и лопухами плесом, как началась пальба. Но вот что удивительно! Ближе урочное время – сильнее волнение охотников. И уже энергия каждого из них, взлетая над плавнями, сливается воедино, превращаясь во всеобщее поле, которое пульсирует все сильнее и сильнее, стремясь к точке наивысшего напряжения. Постепенно его пульсация начинает восприниматься доселе беззаботно плававшими птицами: лысухи, утки, кулики… вдруг ощущают беспокойство, торопясь скрыться в укромные места.

Чем ближе заветный час, тем меньше и меньше дичи…

Ничего похожего не случается, если охота открывается с утренней зорьки. Дичь спокойна. Возвращающаяся с кормовых полей, она сыта и не суетлива. Свеж и охотник. Не истомлен телом, не надорван душой.

Выстрелы гремели все напористей. Гулкое эхо металось по чистинам и, отражаясь от стен камыша, долго тащилось мелководьем, пока, булькнув утробно, не тонуло где-то под лесом дальнего берега.

Постепенно жара сникла. Воздух очистился и посвежел. Лысуха тянула низко, и стрелять ее было легко. Слышался лай спаниелей, дратхааров, перекликались охотники. Загудели моторы. Лавируя в протоках, крутились моторки и, вырвавшись из лабиринта узкостей, мчались на плесы. Тогда закипало вокруг. Сбившиеся там лысухи ошалело вращали белолобыми головами, шарахались из стороны в сторону, затем подхватывались, заполошно молотя крыльями и шлепая по воде лепестками лап. В облаке брызг, не успев выровнять полет, многие из них падали в пенистую купель и качались в ней поплавками. Гром и рев на время стихали. Торопливо и воровски люди, отложив на время ружья, закидывали в лодку тушки теплых птиц. Когда пауза заканчивалась, все повторялось, уже на другом плесе.

Зажглись первые звезды. Вполне довольный открытием сезона, я медленно греб к табору. Шесть лысух, два селезня и чирок были моей добычей. В какой-то момент я перестал стрелять по лысухам, высматривая уток благородных. Мне казалось, что я и так набил их излишне много. Когда моя плоскодонка, зашуршав о прибрежный песок, поравнялась с «Романтикой» Саньки Козачка, я остолбенел. Наполовину она была завалена битой птицей. Лысухи лежали не аккуратно, как их побросали, выхватывая из воды. Птичьих тушек было не меньше трех-четырех десятков. В свете костра появились «дядя» с племянником и Василь.

– Ну, как успехи, Ваньчик? – спросил жующий огромную, как и сам, грушу, Павлович. – Э-э, да ты совсем «пустой»! Гляди, каково Шурик с Василем намолотили.

Как они молотили, объяснять не требовалось. Уже видел похожих «жнецов».

Повернувшись к Саньке, я спросил:

– Но для чего? Ведь ты говорил, что и не ешь их вовсе. Зачем же переводить птицу. Или, как рыбу, впрок солить будете?

– Сказал тоже. Этими «гидроворонами» только здесь под стопку закусить и можно. Домой я их не привожу. А дядя их завтра бабкам раздаст. Для меня удовольствие пострелять, азарт захватывает.

– Так ты на стрелковом стенде душу поначалу остуди, а потом в угодья направляйся. Смотришь, и тебе польза, и природе вреда меньше.

– Да это что за печаль, – махнул рукой Павлович в сторону лодки с дичью, – у меня ружье утопло, зауэр. Две лыски всего-то и успел подстрелить. На рыбьей чешуе поскользнулся и выронил. Метра полтора глубины. Но самому мне не достать. Шестом шурудил – ничего… И надо ж так, мать честная, – в сердцах хлопнул он себя по ляжке.

– Место запомнили? Не вы первый, не вы последний, – успокаивая пострадавшего, сгладил остроту Василий.

– Запомнил. И даже веху в дно воткнул. Придется тебе Санек меня выручать. Плаваешь ты как рыба.

Санек тут же парировал:

– Нет, дядя, только за дополнительную плату…

– Ишь, ты… А рыбаком-охотником кто тебя делал?

– То-то и оно, – не унимался Санька, – сосед твой, слышишь, хапугой меня величает. Так что бери дядя эту лыску всю как есть оптом в расчет за науку, – он рассмеялся. – А ружье я бесплатно постараюсь достать.

Воскресную зорьку я стоял один. «Утомленные» затянувшимся ужином, Санек, Василь и дядя отдыхали. Тихий рассвет снова обещал жаркий день. Сделав несколько удачных выстрелов, я добавил к прежним трофеям пару жирных лысух и широконоску. Уже не было вчерашней суматохи и безудержной пальбы. Не докучали моторки браконьеров: то ли бензин спалили, то ли «нагрузились» на манер наших удальцов.

Часам к девяти я оставил приютивший меня куст очерета. Недалеко от нашего стана, перед стеной начинавшихся за Сулой плавней с «Романтики» поочередно ныряли в поисках утопленного зауэра Санек и Василий. В тайне мне даже хотелось, чтобы ружья они не нашли. «Павликом Морозовым» меня, слава богу, не воспитали, а наказать их хотелось. Вот я и пожелал: пусть «дядя» хоть маленько попереживает. Его, между тем, в лагере не было. Отсутствовала машина и связки лысух.

К моему удовольствию, «ныряльщики» вернулись ни с чем. Ружье в полном смысле кануло в воду. Зато «дядя» приехал затоваренный. Старушенциям сбыл чернушек, а взамен ухитрился получить мед, картошку, молоко, яйца, яблоки и сливы. Вот ведь… сделал свою коммерцию.

– Что это я пятьсот километров машину за лысухами гонять буду? Каких ни на есть харчишек Нюсе привезу. Ружье, Шурик, другой раз поищем, когда воду к осени сбросят.

Обратной дорогой Павлович был по-прежнему говорлив. Уныния от потери ружья он не чувствовал. Легко в жизни брал, легко и расставался.

Из книги Ивана Касаткина «Друзьям охотничьих скитаний»

Теперь предстоит определиться самостоятельно, нужна ли такая вещь в вашем арсенале охотника или же она будет просто дорогой, никому не нужной игрушкой, ожидающей, когда ее кому-то подарят. Однако популярность этого приспособления растет, а его преимущества совершенно очевидны.

Денис Гнатюк

Статьи - Укр-Сафари-тур
USA apetrusha@safari-ukraina.com